ГЛАВА СЕДЬМАЯ РАЗРУШАЮЩИЙСЯ РИМ Крики на Марсовом поле оглушали; непосвященному могло показаться, что наконец-то все граждане Рима собрались обсудить трагические дела в Империи. Но на самом деле это был обычный торговый день; лотки ломились от изобилия, продавцы охрипли, предлагая все, что душе угодно. Речь продавцов разносилась на разных языках, что подчеркивало некую торжественность момента: весь мир собрался в своей неофициальной столице. Сами римляне торговали молоком, хлебом, оливковым маслом, разными сортами вин, купцы из Малой Азии, прищелкивая языками, демонстрировали украшения из золота и серебра, персы традиционно хвастались удивительными по красоте коврами, а сирийцы и финикийцы – шерстяной материей. Были даже несколько темнокожих индусов, которые привезли сюда из своей далекой, загадочной страны сверкающие рубины, алмазы и столь почитаемые в Риме изделия из слоновой кости. Каждый из этих людей надеялся, что вечный город «проглотит» его товар, и что именно он уедет отсюда с набитым деньгами кошельком. Но многих ожидало разочарование: римляне так часто проходили мимо, а когда останавливались, начинали торговаться, и если не получали желанной скидки, уходили прочь. - Что случилось с Римом? – горестно спросил смуглолицый торговец, судя по одежде, перс. – Неужели жадность так заполонила их сердца? Даже руки трясутся, когда они пересчитывают монеты… самые мелкие монеты. - Действительно, - поддержал его сосед, - вещи происходят странные и непонятные. Я еле договорился с публиканами (Компании купцов с огромным капиталом, которые давали деньги под проценты. – прим. авт.), заплатил им огромные деньги! А что в итоге?.. Два или три таких дня, и я буду разорен. Бедные мои детишки! - С публиканами нужно договориться! – вздохнул смуглолицый перс. – Они действуют как шакалы, и, точно так же, как эти кровожадные твари, объединены в стаи! Они сразу же узнают, сколько и чего ты привез, и не позволят торговать без их согласия. Либо продавай им все за цену, которую тебе назовут, либо твой товар сгниет в амбарах. - Публиканы – это лишь полбеды, - вступил в разговор старый купец сириец. – В Риме шагу не сделаешь просто так. За все требуют взятку: большие чиновники – большую, маленькие – поменьше, но и самые маленькие чего-то да просят. - Не нам решать дела Вечного Города, - сказал перс. – Вот почему торговля идет так плохо? Их разговор услышала молодая торговка овощами, она жила в окрестностях Рима, в маленькой деревне и приезжала на Марсово поле каждую неделю. - Как можете говорить о жадности римлян вы, не ведающие и малой доли их проблем!? – Вскричала она. -«Руки трясутся, когда пересчитывают монеты!..». Бедность задушила их! Если раньше им и не надо было за что платить, так разве что за воздух. А, может, скоро придется платить и за него! Я просто не представляю, как мы еще живем? И как все это терпим?.. Мужчины отмахнулись от нее, решив, что опасный разговор лучше прекратить и вновь принялись зазывать покупателей. А молодая женщина невольно вглядывалась в лица разгуливающих между торговыми рядами соплеменников: у кого-то они усталые, у других – безразличные ко всему, у третьих – страдальческие. Но ни у кого на лице не было НЕТЕРПИМОСТИ? И от этого торговке сделалось страшно. Снова шум и крики! Шум и крики!… ШУМ И КРИКИ! А на противоположной стороне Марсова поля находился еще один огромный участок земли, окруженный большим деревянным забором. Здесь тоже шла торговля… Торговля людьми! Они стояли в оковах: мужчины и женщины, совсем юные и уже в возрасте; здесь и светловолосые германцы, и галлы, у которых уже не было на лицах традиционных легкомысленных улыбок, и семиты с опущенными черными, кудрявыми головами, и негры с непривычным для римлян цветом кожи, и великое множество других наций, народностей, завезенных сюда со всего света. Одних захватили в бою, других вывезли из захваченных колоний. Были и бывшие квириты (полноправные граждане Рима. – прим. авт.), проданные родителями или родственниками за долги. Некоторые из рабов взирали на разыгрываемое вокруг них страшное действо с ужасом, некоторые с надеждой, что их не разлучат с родными и будущий добрый хозяин возьмет себе всю семью разом, а некоторые – равнодушно, потеряв всякий интерес к этой жизни. Тут же прогуливались работорговцы, озабоченные лишь одним – как выгоднее совершить сделку. Невысокий, хмурый Курций тоже чувствовал, насколько неудачный сегодня день, рабов покупали плохо. Он даже не мог сбыть этого здоровенного германца, такого отличного работника в хозяйстве. Курций в отчаянии кричал покупателям: - Посмотрите что за мускулы у него! А зубы… Открой рот, собака! Может, вас пугает венок на его голове (символ того, что он захвачен в бою. – прим. авт.), так он сейчас смирный. Смотрите, я его бью плетью. А он молчит. И еще раз… Германец застонал, и Курций отпрянул, как бы ненароком не изуродовать раба. Внезапно работорговец повеселел, он увидел Манцину – знатную и очень богатую римлянку, когда она появлялась, то обязательно кого-нибудь покупала. Вот и сейчас, она приказала рабам опустить носилки, молча кивнула постоянно сгибавшему перед ней спину Курцию, и пошла вдоль колонны рабов. Шла она медленно, внимательно оглядывая «товар». Она не требовала, чтобы рабов выводили вперед, как полагалось на аукционах, наметанный глаз старой римлянки сразу выхватывал достоинства и недостатки любого из них. - Манцина, не хочешь ли взглянуть на германца? – воскликнул Курций. - Высок, силен… - Не болтай, Курций, - прошмакала Манцина беззубым ртом. – Я сама подберу того, кто мне нужен. Работорговец вновь подобострастно поклонился, слишком уж выгодным покупателем была Манцина. Солнце припекало нещадно, пот лился по обнаженным телам рабов и их измученным лицам, глотая оседавшую на губах соль, пленники порой сами не понимали, что это: пот или слезы? Но для старой Манцины, казалось, жары не существовало, поддерживаемая слугами, она все ходила, выбирала. - Сегодня ее интересуют женщины, - догадался Курций. – Если аккуратно обратить ее внимание на двух молодых ливиек? Или вон на ту гречанку? Я все-таки скажу, что она играет на арфе. Пока он обдумывал, как ей лучше рассказать про гречанку и арфу, Манцина остановилась напротив девочки лет двенадцати, которая испуганно прижималась к матери. - Вот ее, пожалуй, и возьму… - Хороший выбор, Манцина, хороший! – обрадовался Курций. – Она сицилийка. И в ее годы уже прекрасно вышивает. - Открой рот! – приказала девочке старуха. Потом она заставила ее полностью раздеться, брезгливо ощупала тело. Курций испугался, что Манцина по какой-то причине откажется. Нет, собирается брать. - Сколько ты хочешь за нее? - Сама знаешь, времена сейчас тяжелые… - Перестань ныть, называй цену. - Помнишь, в прошлом месяце ты у меня покупала Лилию? - Сравнил! Лилия стоит двоих таких. - Поверь, ты ошибаешься… - Я никогда не ошибаюсь. В хозяйстве моего мужа всегда было столько рабов. Я понимаю в них не меньше твоего, я просто ими не торгую. - Конечно, конечно… - закивал Курций. - А вот наши соседи прекрасно разбираются в овцах. Скот любят! Впрочем, это тоже скот, только говорящий. - Как ты хорошо сказала, Манцина. - Я дам тебе три четверти того, что заплатила за Лилию. - Манцина… - Хватит с тебя! Эй, - крикнула она девочке, - идешь со мной! Курций, облизывая пересохшие губы, жадно схватил деньги. Он понимал, что продал девчонку удачно. А девочка с ужасом смотрела на мать, с которой сейчас ей придется навсегда расстаться. Она не понимала, как такое может быть? Последний близкий человек, который остался у нее… Нет, нет, им разлучаться нельзя! НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕЛЬЗЯ! Девочка припала к ногам Манцины, осыпала их поцелуями, жестом показывала на мать, ибо от волнения у нее пропал голос. Манцина раздраженно оттолкнула ее: - Хватит благодарить меня! Не такая сахарная жизнь у тебя будет. - Мама… - наконец выговорила девочка. Женщина бросилась вслед за дочерью к ногам богатой римлянки, умоляя взять и ее. Такое поведение рабов обычно жестоко каралось Курцием, но в данном случае он остановил слуг. Он подумал: вдруг удастся продать и мать? - Возьмите и меня, о, достойная госпожа! - Прочь! Для той работы, которую будет выполнять твоя дочь, ты слишком стара. - Я родила ее в четырнадцать. Мне только двадцать шесть. - Нет, нет! Прочь! - Я могу прясть, готовить, убирать по дому… - Курций, мне надоела она. Теперь уже работорговец изрядно струхнул, гнев влиятельной Манцины может обернуться против него. Так трудно с этим говорящим скотом, особенно с женщинами. - Прекрати! – приказал он матери и ударил ее плетью. Та, не обращая внимания на удар, вцепилась мертвой хваткой в дочь. Их объятия не могли разомкнуть несколько сильных мужчин. - Ну, вот! – сморщилась Манцина, - опять мне выслушивать капризы. Плети, точно предгрозовые молнии, взвились над несчастными. Но они, невзирая на обжигающую боль, еще крепче сплелись в один клубок, шепча друг другу слова любви. Их все-таки разъединили! Дочь погнали за новой хозяйкой Манциной, а мать, упав на пыльную дорогу, безумными глазами смотрела ей вслед. Она не реагировала ни на какие побои, не реагировала ни на что! «Сегодня ее нельзя продавать!» – с сожалением подумал Курций и приказал рабам увести обезумевшую от горя женщину. - …Стой! Стой! – вдруг послышались крики. – Держите его! Курций увидел, как один из рабов стремительно побежал прочь! Конечно, этот юный галл, сын недавно захваченного в плен вождя. С некоторых пор за ним следили, но… он вновь подпилил колодки! Пора проучить наглеца раз и навсегда. Галл нырнул в толпу, стараясь смешаться с горожанами и укрыться, таким образом, от преследователей, крики которых раздавались совсем рядом. Куда повернуть?.. Все вокруг точно смотрели на него с подозрением, узнавая раба! Сорвать с головы венок!.. И не бежать! Не выдавать себя окончательно! Он шел между торговых рядов, купцы переговаривались, куда-то кивали, показывали пальцами. «Они обратили внимание на переполох на другом конце Марсова поля. Хотят понять, что же там случилось? Или уже догадались о бегстве раба?..». Юный галл боялся поднять голову, посмотреть в глаза и покупателям и торговцам. Казалось, каждый уже знает КТО ОН ТАКОЙ, и готов окликнуть центурионов. Сын галльского вождя решил, что не даст снова заковать себя в цепи, он будет сражаться за свободу, пока стучит его сердце. Далеко на севере замерла его родина, разбитая бесконечными набегами! Главное для него – вернуться туда. Жизнь в непроходимых чащах лесов, в соседстве с хищниками гораздо менее опасна, чем здесь в столице мира, куда каждый устремляется за призрачным счастьем. КРИКИ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЕЙ БЛИЖЕ И БЛИЖЕ! Положение беглеца становилось безнадежным. Случайно взгляд галла встретился с взглядом молодой торговки овощами. Она сразу поняла… И, хотя представляла, какая суровая кара ждет ее за укрывательство беглого раба, рискнула, кивком подозвала его к себе: - Ты же приехал со мной?.. Так помогай раскладывать овощи. В карих глаза юного галла блеснули благодарность и восхищение, не мешкая, он принялся за работу. Центурионы уже рядом! Жадно оглядывали толпу. - Главное, чтобы не Курций и не люди из его близкого окружения, - успел шепнуть спасительнице галл. Смуглолицый торговец в костюме перса видел все, но тут же отвернулся: его это не касалось, купец-сириец еще ниже склонился над товаром. Центурионы собирались пройти мимо, но вдруг… - Вы ищите беглого раба галла? – закричал какой-то прохожий. – Вот он! Я сам когда-то был галлом и своих узнаю сразу. А теперь я квирит! Галл увидел, что бежать ему некуда. Враги надвигались стеной! Торговка в страхе лепетала, что ничего не знала, что он вызвался помочь, а ей помощник нужен! Гул толпы сделался яростнее, злее, каждый проклинал беглеца. Засвистели плети, больно обжигая кожу галла, но еще сильнее его обжог кошмарный приказ: - Брать живым! Он раб! Он нужен на работах во славу Рима! У одного из гонителей в руках появилась сеть. Сейчас все кончится… Галл отскочил в сторону, неожиданно ринулся к центуриону, который находился к нему ближе всех, с быстротой молнии выхватил у него меч. - А, чтоб тебя! – заорал обезоруженный враг. Сеть полетела в сторону галла, но он вновь увернулся, и сам БРОСИЛСЯ НА НИХ! Его вновь пытались остановить плетьми, но он НЕ ЧУВСТВОВАЛ боли. Не было и смерти! Впереди его ждали родное селение и дом за высоким частоколом… Он ударил мечом центуриона… Проклятья и встречное сверкание оружия! Теперь уже никто не собирался брать в плен того, кто посмел поднять руку на стража закона. Мгновения, и изрубленное тело юного галла лежало на пыльной земле. Только на лице убитого почему то были не страх, не ярость, а улыбка… Мертвеца унесли, и продолжился обычный торговый день на Марсовом поле. Но вдруг толпа пришла в движение, раздались крики: «Деций! Деций!». Все двинулись в сторону жертвенного алтаря. Недавно избранный трибуном Деций Катон даже в период полной апатии римских граждан к делам ненавистной власти приобрел большую популярность своими резкими, порой бескомпромиссными речами. Люди его слушали, с ним соглашались, ибо как не согласиться с тем, кто называет вещи своими именами: вора – вором, предателя – предателем, ничтожного правителя – обезьяной Цезаря. Правда, дальше молчаливой поддержки трибуна дело не доходило. Толпа становилась многочисленнее, люди ждали, когда появится тот, кто вновь поведает им о бесконтрольности высших чиновников, о сенаторах, больше похожих на комедиантов, о принимаемых ими нелепых законах, о восстании провинций и их скором отделении от Рима, о возможном страшном крушении Империи, которое похоронит под своими обломками не одну тысячу римлян. Все будут жадно внимать пылким речам, и выкрикивать в ответ: «Правильно, Деций!». Среди толпы находились и двое мужчин в одеждах, явно указывающих на их принадлежность к знати. Один из них, завитой, надушенный, как женщина перед встречей с любовником, посмотрел вокруг надменным взглядом, приосанился и сказал второму – высокому с невозмутимым лицом: - Сейчас ты увидишь, Марк, выступление нашего главного циркача, хотя он себя таковым, конечно, не считает. Он будет проклинать каждого, кто имеет ныне отношение к власти, проклинать богатых и влиятельных, а зрители заревут от восторга, как во время битвы лучших гладиаторов. - И в подтверждении своих слов, наверное, призовет в свидетели всех наших богов, - усмехнулся высокий с невозмутимым лицом. - Нет! Говорят он тайный приверженец христианства. - Докатились, - покачал головой Марк, - трибун Рима – христианин! Вечный Город сошел с ума. А люди вокруг от нетерпения топали ногами, множество горящих глаз были устремлены в одну точку, туда, где вот-вот появится их кумир. Какая-то девица рядом с Марком и его другом, пыхтя от восторга, забралась на плечи возлюбленному, хлопала в ладоши и орала так, что глохли перепонки: - Деций! Деций! - Не нравится мне это, Квинт, - осторожно заметил Марк, - его встречают как Юлия Цезаря. При нынешнем дураке императоре это опасно. - Брось, - засмеялся Квинт, - Рим уже не тот, что во времена Цезаря. Он придвинулся к уху Марка, чтобы кто-нибудь случайно не услышал и сказал: - Нынешние римляне могут только выпускать пар. Но даже это им скоро надоест. Вот и пусть пока побалуются со своим Децием. - Ты уверен? - Ты был и останешься провинциалом, Марк! Если только Деций по-настоящему станет мешать нам… - Квинт, не закончив, тихонько засмеялся. Возбуждение толпы нарастало, отовсюду слышалось: «Идет!!». Даже высокому Марку пришлось приподняться на цыпочки, чтобы увидеть нового любимца Рима. Децию было лет тридцать пять, роста он среднего, телосложения – крепкого, черты лица - классические, взгляд – острый, пронзительный. Он выждал небольшую паузу, точно стремясь довести публику до высшей точки кипения; потом поднял вверх правую руку, и сразу воцарилась тишина. «Какие прекрасные актерские данные!» – отметил про себя Марк. Деций начал говорить сбивчиво и немного косноязычно, не думая о том, как построены фразы, в каком сочетании находятся слова. Создавалось впечатление: либо он не готовил свою речь, либо не знаком с искусством риторики. Но странное дело, именно ТАКАЯ РЕЧЬ больше и больше заводила толпу. Каждый чувствовал, что ничего здесь не отрепетировано, все идет от глубины души человека, бьющего по самым больным проблемам современного Рима. Постепенно фразы выстроились в нужный ряд, любая последующая усиливала предыдущую, поднимая самую простую мысль до недостигаемой высоты. Марк почувствовал, как хочется ему верить трибуну, верить во всем, даже если это и затрагивает его личные интересы. Но Деций и не защищал отдельно ни бедных, ни богатых, не настраивал их друг на друга, как уверял Квинт. Он защищал ИМПЕРИЮ! Маска невозмутимости слетела с лица Марка. Он заворожено внимал каждому слову трибуна. - …Если все мы не осознаем и не воспротивимся тому, что происходит сейчас в Риме, то об Империи останутся лишь воспоминания, причем не самые лестные. У каждого из вас отнимут жилище и заставят говорить на языке варваров. Нас просто не будет как римлян, как граждан Вечного Города, пока еще центра мира. - Правильно, Деций! Правильно! – раздались первые голоса поддержки. - Сколько уже лет мы живем в сущем безумии! – продолжал трибун - Недавно на Олимпе власти был Коммод… Помните Коммода, этого блиставшего мнимым величием лицедея, решившего сыграть роль гладиатора, устраивавшего собственные бои на пятидесятитысячной арене Колизея? Император-гладиатор! Ах, какая «великая заслуга»! Да только он, ничтожный карлик с телом и ростом Геркулеса, возомнил себя божеством, весь Рим осквернил своими «божественными» статуями и даже сам город собирался переименовать в Коммод. Он посягнул на святое, на основу нашей истории. Однако даже здесь нашлась армия подхалимов, которая кричала: «Правильно!» А чего им было не кричать? При Коммоде покупалась и продавалась любая административная должность, скупались суды, и стало правилом: невинному – смерть, убийце – помилование. Власть торговала НАШИМИ провинциями, НАШЕЙ землей, обильно политой кровью тысяч и тысяч римских воинов… «Как легко критиковать власть ушедшую, - подумал Марк, - рискнет ли он публично тронуть правителей сегодняшнего дня?». Однако, то, что он услышал дальше, привело этого осторожного, во многих вещах доверяющему сенатору Квинту Публию, человека в настоящий шок. - …Посмотрите на нынешнего властителя Рима… да, да, того самого презренного ростовщика, которого привели к власти жаждущие золота преторианцы! Последний пьяница, он однажды в бессознательном состоянии на потеху плебсу мочился на стену Капитолийского храма. В другой раз – проспал встречу с прибывшими в Рим послами готов…Император, который не может связать двух слов и только постоянно твердит, что, он истинный демократ и борец против тирании. Марсово поле содрогнулось от хохота, но Деций новым взмахом руки остановил «веселье»: - Вот он, позор нашей великой нации! Ведь какова верховная власть, таковой часто бывает и мораль в обществе. Символом Рима стал ростовщик, осмеянный еще Горацием. На должности назначаются не достойные их граждане, а те, кто больше разжирел от золота. Презренные любители мужской любви заполонили весь форум (центральная площадь города. – прим. авт.) и щеголяют своим извращением, объявляя себя при этом чуть ли не потомками богов… О, наши бедные женщины! - Не слишком ли он далеко зашел, - пробормотал надушенный сверх меры Квинт. - …Страшно, что Рим попал под власть ростовщиков, но вдвойне кошмарно и позорно для нас, что среди этих скупивших Вечный Город самых презренных людей на свете, одни лишь чужаки с чужими культами и деньгами. Например, Авл Салвий… Весь Рим ненавидел Сальвия, родившегося в одной из восточных провинций Рима (кажется, в Палестине) и купившего за золото сенаторское место. Раньше имя его было другим, но он очень хотел выглядеть «истинным римлянином». Он захватил всю хлебную торговлю в Империи, скупал самые дорогие дома и огромные участки земли. Ходили разговоры, будто бы он богаче, влиятельнее самого Дидия Юлиана. Все чиновники в государстве были ЕГО ЧИНОВНИКАМИ. Но, чтобы ненароком не разозлить императора, Сальвий каждый раз отдавал ему часть от своих доходных дел, превозносил его, как «настоящего хозяина Рима», подкупал поэтов, философов, актеров, всех, кто формировал общественное мнение плебса, чтобы те убеждали народ: мол, Империя процветает. В коварстве и злобе Сальвию не было равных. Он запоминал даже самую мелкую обиду; любой, осмелившийся на открытое столкновение ним, числился Сальвием в ряду злейших врагов. Однако его уникальная память распространялась лишь на торговые аферы и сведение счетов с недругами. ДРУГАЯ ПАМЯТЬ была для него недоступна: он смеялся над историей Рима, объявляя завоевания древних полководцев «величайшей глупостью и варварством», совращал собиравшуюся у него молодежь сказками о скором богатстве, убеждал, что меч воина давно уступил место золоту и роскоши. Шли упорные разговоры, что Сальвий даже имел тайные дела с разбойниками и морскими пиратами… Деций считался главным врагом ростовщика из Палестины. Трибун не раз называл возвышение Сальвия закатом нынешней власти. От имени огромного числа горожан Деций призывал Дидия Юлиана отринуть от себя проклинаемого Римом человека, приводил убедительные доказательства всех его грязных дел. Император слушал, кивал головой, но власть Авла Сальвия с каждым днем становилась все сильнее… - Вон Сальвия из Рима! – послышались возгласы в толпе. – Он виноват в наших бедах! - Недавно мне попалось написанное более ста лет назад письмо к Нерону нашего знаменитого соотечественника Сенеки, - сказал Деций. - Есть там слова, которые, как стук молота отдаются и в моей голове и в моем сердце. Великий философ тоже говорил о заселяющих Рим пришельцах. Что привело их сюда? Честолюбие, роскошь, желание занять удобное место, или нечто подобное! Они приносят нам продажную красоту и продажное красноречие… Пришелец Сальвий покупает сенат, и, уже завтра послушные его воле избранники народа будут обсуждать новые налоги, которые сделают жизнь свободного римлянина мало отличной от жизни раба. И их поддержат под шумный гвалт о благе римских граждан! Толпа лютовала, в адрес сенаторов посыпались угрозы. Квинт боязливо поежился, огляделся по сторонам. К счастью, никто не смотрел на него, все были загипнотизированы Децием. - Пошли отсюда! – толкнул сенатор своего друга из провинции. - Подожди, послушаем! – взволнованно ответил Марк. Но Квинт настаивал, пришлось подчиниться. Через заведенную толпу они пробивались довольно долго. Наконец-то, Марсово поле осталось позади, Квинт с облегчением вздохнул. - Он ответит! – Сквозь зубы процедил сенатор. – Настоящий призыв к бунту, к столкновениям! А какое неуважение к сенату… Что с тобой друг? Неужели попал под обаяние пустослова? - Он не словом не обмолвился, что у богатых нужно все отобрать. А ведь ты уверял… - Это сегодня НЕ ОБМОЛВИЛСЯ! – перебил сенатор. - Не пойму тебя, Квинт, - промолвил Марк. – Сначала ты над ним смеялся, говорил, что римляне могут только выпускать пар. И вдруг… «Он ответит»! Где и когда ты искренен? - Ах, мой друг, - кокетливо повел плечом сенатор. – Я и не знал, что чары его стали столь сильны. Ты сам сказал, как опасно иметь такого человека при дураке императоре. Тем более, христианина. Нет, теперь и я начинаю понимать, с Децием надо что-то делать. Подлец Нумерий в сенате, подлец Деций – на площади. - А правда, что завтра сенат собирается ввести какие-то новые страшные налоги? – озабоченно спросил Марк. - Не усложняй! – Квинт похлопал его плечу. – Никто не позволит обидеть тебя. Мы, патриоты Рима, создали организацию «Волчица» (По преданию основатели Вечного Города Ромул и Рем были вскормлены волчицей. – прим. авт.), чтобы такие богатые люди, как ты, процветали. И новый налог поможет тебе! - Правда? А что за «Волчица»? - Новая, настоящая сила в Империи! Уже большинство сенаторов примыкают к нам, а также многие претор (Ведал судебными делами и следил за порядком. – прим. авт.), квесторы (Ведали в Риме городской казной. – прим. авт.), эдилы (Наблюдали за торговлей и общественным порядком. – прим. авт.), эргастуларии (Тюремщики. – прим. авт.) и даже публиканы. Пойдем ко мне, я все расскажу, в надежде и тебя увидеть в наших рядах. А, кроме того, повеселимся на славу. - Пойдем, я всегда верил тебе, - ответил Марк. …Деций закончил выступление, тысячи рук тянулись к нему: одни римляне выражали поддержку, другие – восхищение, некоторые просто хотели коснуться его тоги. Деций чувствовал: Рим с ним! Но как по-настоящему всколыхнуть это застоявшееся болото? Как превратить его в могучее море? - …Деций! – услышал он среди многих возгласов знакомые голоса. – Это мы, сенаторы Марий и Аппий, друзья Нумерия. Мы хотим поговорить с тобой. Ты должен быть с нами! - Я только с Римом, - ответил трибун.